Что вы здесь делаете? Зачем пришли?

Йозеф, как опьянённый дурманом, стоял у порога бескрайнего леса, где воздух был густ, словно кровь, застоявшаяся в венах покойника. Он медленно вдыхал этот воздух, пронизанный тяжёлым смрадом гниющей плоти, и в каждом вдохе чувствовалось что-то древнее, первобытное, что-то, что гнило и разлагалось веками, ожидая встречи с живым существом. Этот запах, липкий, как смола, пронизывал его нутро, впивался в лёгкие, оставляя в них омерзительный осадок.

Тело его, некогда привычного к здешним местам, охватила лихорадка, вызванная страхом, что впивался в него, как тысячи ржавых игл. Лес, окружавший его, казался проклятым, словно давно умерший, но неупокоенный труп, гниющий под палящим солнцем. Гниющие деревья, стоявшие вокруг, казались уродливыми карикатурами на жизнь, их скрюченные ветви вытягивались к Йозефу, как пальцы мертвецов, жаждущих прикоснуться к живому, вырвать из него последние искры тепла.

Или ему так кажется?

Йозеф бежал, но его ноги вязли в гниющей земле, что казалась живой, как животное, потаённое под слоем мха. Впереди, среди бесконечных теней, появилось видение — бледный силуэт, словно окутанный вуалью из разлагающегося света. Его фигура едва различалась, но от неё исходил сладковатый запах, насыщенный, как старое вино, разлитое по полу покинутой таверны. Фигура воздела руки, словно приветствуя его, но её жест был пустым, искусственным, лишённым жизни, и, прежде чем Йозеф смог рассмотреть её черты, она рассыпалась в прах, оставив после себя лишь мерзкий, кислый привкус во рту, как от прогорклого масла.

БЕРТА!

Йозеф с трудом различал в густой тьме силуэт Берты, его сестры, которая двигалась вдоль зловещего дома, кажущегося чужеродным, зданием, где гниение приняло приятную глазу форму, где разложение стало признаком порядка. Тени леса, словно дряхлые старики, цеплялись за Йозефа, замедляя его движения, как будто они были плотью, которая некогда жила, но теперь была лишь напоминанием о неизбежности тлена.

Запах смерти усиливался, становился нестерпимым, наполняя воздух густым, как кровь, ужасом. Он чувствовал, как гниение проникает в его лёгкие, заполняет их мерзкой, омертвелой субстанцией, которая заставляла его задыхаться от страха. Ему казалось, что лес вокруг него дышит, выдыхая запах разложения, от которого не было спасения.

Берта, ты меня слышишь?

БЕРТА!

Берта шла всё дальше, но её шаги казались механическими, как у марионетки, управляемой невидимой рукой, направляющей её к неизбежной гибели. Он следовал за ней, звал её десятки раз, но сестра будто не слышала. Или не хотела слышать?

Взгляд Йозефа упал на квартиру впереди, и его охватила тошнота, вызванная видом разломанной двери, чьи обломки валялись на полу, как сломанные кости, покрытые налётом гнили. От этого зрелища веяло зловонием, словно сама дверь когда-то жила, а теперь умирала в мучениях, разлагаясь на глазах. Внутри, за дверью, мерцал свет, белоснежный, но лишённый чистоты, как гной, вытекающий из открытой раны. Этот свет был омерзителен, словно крик умирающего животного, и Йозеф не мог оторвать от него взгляда, чувствуя, как его душа корчится от ужаса и отвращения.
Повторяет имя сестры, стоящей по левую руку. Снова. Хочет дёрнуть её за рукав пальто, привести в чувство, обратить на себя внимание, но не дотягивается.

ВПЕРЕД НЕ ИДИТЕ. УХОДИТЕ ОТСЮДА.

Он знал, что внутри ждало его. Нет же, ему казалось, что знал. Знание которое было невыносимым, как запах разложение, от которого хочется бежать, но нет сил. Внутри дома было что-то живое, что-то ужасное, что смотрело на него из глубин этой бездны гнили. Йозеф сделал шаг вперёд, ведомый этим гнилостным светом, который манил его, как разлагающаяся плоть манит падальщиков, притягивая к себе, обещая раскрыть самую гнилую правду, которая разорвёт его изнутри, как гниль разъедает плоть.

Он был загнан в угол, беспомощный перед лицом этой неизбежности. Его разум, осквернённый страхом и отвращением, погружался в безумие, как тело погружается в сточную яму. Шаг за шагом он приближался к двери, и каждый его шаг отдавался в голове болезненным, глухим стуком, как удары молота по старым, изъеденным ржавчиной гвоздям, вбиваемым в крышку гроба. Йозеф знал, что за этой дверью его ждала гибель, его истина, гниющая правда, которая растянет его душу на скользких камнях тлена, как сдирают кожу с мёртвой плоти.

Отредактировано Josef Bachschneider (2024-08-11 15:34:13)

Подпись автора

Стоя у порога квартиры, его дыхание было прерывистым, как у загнанного зверя. Веки, тяжелые и отяжелевшие от бессонницы, поднимались с трудом, открывая взору мир, осквернённый тьмой. Было в этом что-то неправильное, что-то чуждое, заставляющее его внутренности сворачиваться в клубок, как умирающее животное, почувствовавшее приближение смерти. Глаза, которые ещё несколько мгновений назад привыкали к окружающей его тьме, медленно начали различать очертания комнаты. Но что-то было не так.

Вначале он думал, что эта тьма — просто отсутствие света, обычная темнота, которую можно рассеять одним движением руки, включив лампу. Но, переступив порог, Йозеф понял, что ошибался. Эта тьма была живой. Она смотрела на него, изучала его, словно зверь, оценивающий добычу. В тишине квартиры слышался едва уловимый звук, подобный дыханию, как если бы кто-то или что-то следовало за ним, наблюдая за каждым его шагом.
Он медленно прошёл вперёд, чувствуя, как паника, которая до этого гнала его вперёд, начала ослабевать, уступая место чему-то другому — странному чувству пустоты, которое заполняло его изнутри. Словно все его эмоции были вытянуты наружу, оставив за собой только оболочку, которой теперь управляла эта незримая сила, поглотившая его. С каждым шагом его охватывало всё большее чувство одиночества, как будто он шёл не по квартире, а по бескрайней пустыне, где не было ни единого живого существа.

Однако он не мог избавиться от ощущения, что за ним кто-то наблюдает. Это было едва уловимое, но настойчивое чувство присутствия, что-то тягостное и зловещее, словно чья-то невидимая рука скользила по его коже, обнюхивая его, пытаясь пробраться внутрь его разума. Он замер, прислушиваясь к тишине, и в этот момент свет вдруг вспыхнул, ослепив его на мгновение.

Йозеф моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд, но в это краткое мгновение он успел заметить нечто ужасающее: множество рук, тянущихся к нему из темноты. Руки были повсюду, словно тысячи тварей, прячущихся в углах комнаты, жаждали ухватить его, затащить в ту неведомую глубину, где царит вечная ночь. Или, возможно, это была лишь одна рука, но бесконечно повторённая, как в зеркальном лабиринте, где реальность ломается и искажается.
Тьма, в которой он стоял, казалась пропитанной кровью. Стены, некогда обклеенные милыми обоями в цветочек, теперь были покрыты всплесками крови, как следами жестокой битвы, в которой никто не вышел победителем. Обломки мебели валялись на полу, перемешанные с осколками посуды, создавая ощущение хаоса, будто квартира стала ареной для какого-то дикого, животного насилия.
Йозеф обвёл взглядом комнату, его глаза метались, пытаясь найти что-то, что могло бы объяснить происходящее. Но в комнате не было ни тел, ни оружия — ничего, что могло бы указать на то, что здесь случилось. Было только чувство, что его обманывают, что всё это — лишь часть какого-то кошмара, в котором он оказался против своей воли.
В коридоре, ведущем к гостиной, царил тот же хаос, что и в остальной квартире. Обои были содраны, пол был усыпан осколками и кусками мебели, словно кто-то в припадке ярости пытался уничтожить всё, что попадалось на его пути. На столе в гостиной Йозеф заметил фотографию — его и Берты. Воспоминания о сестре всплыли в его сознании, и холодный, как лёд, ужас пронзил его сердце.

Он вспомнил тот день, когда нашёл её тело — бездыханное, окровавленное, лежащее на полу. Гостиная тогда выглядела точно так же, как сейчас: те же всплески крови на стенах, та же разбитая мебель, то же чувство, что всё вокруг проникнуто смертью. Это было как возвращение в прошлое, но ещё более жуткое, ещё более невыносимое. Йозеф почувствовал, как его разум начинает рассыпаться, как старый пергамент, который, прикоснувшись, рассыпается в прах.

а было ли это на самом деле?

Они пришли сюда вместе. Йозеф был в этом уверен, они по дороги привычно спорили, обсуждали нелепицу, он пытался догнать её каких-то пару минут назад. Почему он знает это, но не может вспомнить?
что вообще есть правда?
Он стоял посреди гостиной, пытаясь осознать, что же на самом деле происходит, когда что-то вдруг стукнуло его по плечу. Йозеф резко обернулся, но вокруг не было ничего. Только глухая тишина, от которой становилось ещё страшнее. Он почувствовал, как по его коже пробежали мурашки, и сделал шаг назад, чувствуя, как в груди нарастает паника.

Вдруг он заметил движение краем глаза — дверь в одну из комнат приоткрылась, но, как только Йозеф пытался посмотреть на неё напрямую, она исчезала из его поля зрения. Он пытался подойти к ней, но каждый раз, когда он делал шаг в её сторону, дверь словно исчезала, оставляя его в неведении. Однако он чувствовал, что за этой дверью что-то есть, что-то зловещее и бесформенное, что неустанно наблюдает за ним.

что ему нужно? пахнет кровью невыносимо.
Он слышал, как в его сознании повторяется один и тот же вопрос:

— Ты хочешь вернуть сестру?

Голос был скрипучим, неприятным, словно его обладатель был не из этого мира, словно он был создан из самого тьмы и ужаса. В нём не было агрессии, но что-то в его тоне заставляло кожу Йозефа покрываться мурашками, а сердце биться ещё быстрее. Голос казался ненастоящим, как эхо из другого измерения, но Йозеф знал, что это не сон. Голос был до боли в подкорке знаком, он обращался к нему тогда, несколько лет назад.

Незнакомец вновь показал своё меркое лицо. Знакомое и незнакомое одновременно. Странное чувство смотреть на него, гулом резонирующей тишины повторяя вопрос.
Он чувствовал, как эти слова разрывают его на части, как каждый звук проникает в его сердце, разъедая его изнутри. Йозеф хотел задать вопрос — действительно ли Берта умерла? Были ли эти картины её смерти реальными или же это был всего лишь кошмар, навеянный тьмой, что окутала его? Но вместо этого он услышал собственный голос, будто чужой, слабый и дрожащий, как ветка, надломленная штормом.

Да... Хочу.

прошептал он, едва осознавая, что говорит. Этот ответ вырвался из него против его воли, словно его разум, подчинённый силе Сущности, больше не принадлежал ему.
Мысли Йозефа расплывались, теряя четкость, подобно чернилам, растекающимся по воде. В этом полумраке реальность и иллюзия сплелись в единое целое, и он больше не мог различить, где заканчивается одно и начинается другое. Всё, что он знал, всё, что он чувствовал, слилось воедино — страх, потеря, боль, безумие. Всё это хлынуло в его душу, заполняя её, как холодный, тягучий мрак.
Да.
повторил Йозеф, но теперь этот ответ казался ему окончательным, как приговор. Он понимал, что в этом слове заключено нечто большее, нечто зловещее, что простирается далеко за пределы его понимания. Это было не просто желание вернуть сестру — это было соглашение, заключённое с кем-то или чем-то, о котором он ещё не знал, но уже чувствовал последствия.

Он понял, что теперь, после этого ответа, пути назад не будет. Независимо от того, была ли смерть Берты реальной или же это была уловка, созданная Сущностью, он уже сделал свой выбор.

Отредактировано Josef Bachschneider (2024-08-18 21:09:37)

Подпись автора

Каблуки стучат по полу неровный ритм осторожных шагов.
Опасливо оглядываясь, брюнетка вслушивается в окружающие звуки, то возникающие из ниоткуда, то затихающие столь же внезапно. 

Явственно ощущая чьё-то присутствие, она думает, что скажет хозяину квартиры, если найдёт его. Впрочем, эта самая квартира вовсе не большая, а значит, будь здесь хоть одна живая душа помимо её самой, Берту бы уже обнаружили.

Возможно ли вообще жить в утробе? Наверное, нужно иметь огромную храбрость или вовсе не иметь головы на плечах…

Кстати, о голове.

Картина над кроватью откликается мурашками на охолодевшей спине.
Ей не нравится.
Ей противно.
Берта даже не входит в спальню. Смотря в глаза животного на картине, она не решается переступить порог, собираясь уходить.
Хочется верить, что Йозеф где-то рядом. Хочется укрыться рядом с братом и вернуться уже домой.
Идея совершить променад по Утробе больше не казалась такой заманчивой. Кому вообще она пришла в голову? Наверное, Берте. Йозеф бы не стал так глупо рисковать. А ей было весело. Было любопытно.
До сего момента.

Спотыкаясь каблуком о порожек кухни, девушка ловит равновесие, нелепо подпрыгивая на одной ноге.
Опираясь рукой о стол, спасает себя от падения. По инерции шагает назад, уводя пальцы по столешнице, и натыкается на тарелку.
Это что же? Для неё? Очень гостеприимно.
И так глупо!
Кто бы стал ждать девчонку здесь? И для чего?
Отмахиваясь головой от тревожных мыслей, девушка обходит десерт, словно тот мог нести реальную угрозу для неё. В подобном месте всё возможно. И, не ведая представления о том, чем может всё обернуться, Берта почти готова разрыдаться – настолько она жаждет уйти, но не сделает этого без брата.
Но, может, Йозеф уже вышел и ждёт её с безопасной стороны. Может, поступить так логично? Вовсе не подло.
Она бы не стала сердиться на брата, если бы он оставил её здесь. Лишь бы он действительно, как ей и хотелось, миновал все неприятности этого чёртового места.

Места, что словно читает мысли, ловя намеренность Берты сбежать.
Грохот извне не сулит ничего хорошего. Словно ей необходимо находиться внутри, затаиться и ждать чего-то.
Чего?..
Поджатые губы – признак нервозности. Капающая вода давит на рассудок, вынуждая девушку дотянуться через раковину к вентилю и затянуть его потуже.
Лишь бы вода перестала капать.
Лишь бы то, за дверью, не нашло её внутри квартиры.
«Зачем ты сюда пришла? Что ты здесь делаешь, Берта?»

Мысли обретают звучание в чужом голосе.

Испуганно оборачиваясь, брюнетка вжимается поясницей в кухонный гарнитур, добела стискивая пальцы на сложенных к груди руках.
Её поймали с поличным в чужой квартире. Обратились по имени. Ничего хорошего.
- Простите! Я… - она замялась, всматриваясь в знакомое лицо. В отличие от собеседницы, Берта никак не могла к ней обратиться, поскольку не помнила, как. Они определённо встречались, девушка даже помнила где – на собраниях. Она помнила, что женщина сидела напротив, так же, как и сейчас. И ничего больше.
Осторожность сместила привитую родителями вежливость.
Этой женщины не должно здесь быть. Как и Берты, однако. Потому рождается вполне резонный вопрос:
- А вы что здесь делаете?

Оборачиваясь на звуки в стенах, Берте вдруг становится маловажным знать причины нахождения женщины в Утробе.
Девушка выставляет перед собой открытые ладони, жестом то ли успокаивая, то ли прося остановиться и больше ничего не говорить или, хотя бы, перейти на более тихий тон.
Берта чувствует ответственность не только за себя, но и за ту, кого всё ещё не могла вспомнить. Впрочем, и об этом брюнетка будет думать позже.
Её привлекает ритм, отбиваемый с той стороны. Он кажется ей знакомым, но что-то в нём звучит не так, сбивая с толку – может, ей всё же послышалось?
Будто кто-то посылает сигнал о помощи.

Смех звучит неестественно.
Принадлежащий никому и одновременно всем – всем стенам, полу и потолку; столу и стульям. Куску торта.
Одиноко стоящий на столе десерт вдруг обзавёлся компанией вилки.
Это она подложила?
Взгляд устремляется к женщине.
Почему она смеётся? Что смешного?
Вопрос застаёт Берту врасплох. Воздух застревает в горле, не находя выхода наружу – она не дышит, наблюдая, как кожа скользит по маленькому молоточку над рукояткой пистолета.

Его появление пугает сильнее мысли о том, что никакого оружия на столе не было.
Она знает ответ, но не знает – нужно ли ей отвечать.
В накрывающем мраке девушка не сводит глаз с рук женщины. Ей страшно заговорить. Страшно вновь посмотреть на собеседницу. Берта боится, что та решит продемонстрировать разницу на практике, и, в общем-то, правильно боится.
Вот только опасность исходила вовсе не от пистолета.

Скрежет в стенах звучит так чётко, что она не может не отвлечься. Совсем ненадолго, тут же вспоминая о прямой угрозе, сидящей напротив.
Её слова сливаются с шорохом, ударами, треском.
«Придумай мне имя?» — различает слишком поздно, видя, как на периферии в уходящем свете сверкает летящее к ней лезвие.
Она бы не успела увернуться. Сама — нет.
Тело повело вниз и чуть в сторону, практически роняя на пол. Ей кажется, нож должен был вонзиться куда-то в грудную клетку, может, чуть ниже. Сейчас спадёт шок, и ей станет нестерпимо больно, если, конечно, она не умрёт раньше.
Нож ненадолго застревает в стене — слишком маленькое расстояние, чтобы он вошёл глубоко; падает, ударяясь о кухонную тумбу, отскакивает на пол, звеня сталью при приземлении.
Берта видит его рядом, а значит, она каким-то чудом избежала страшного ранения.
Это самое «чудо» она начинает чувствовать вибрациями под кожей.
Разворачивающийся Хаос напитывается злобой, ненавистью, презрением. Всё то, что наполняло комнату ранее, проникло внутрь Берты, вырисовывая трещины на стенах, вынуждая осыпаться штукатурку с задрожавшего потолка.
- Больная сука! – нарекает она женщину, посмевшую напасть.
Берта ныряет под стол, прежде чем подняться. Она помнит, что у обидчицы имеется пистолет под рукой. Заданного импульса достаточно, чтобы мебель взмыла в воздух, опрокидываясь на ту, кого вообще-то брюнетка хотела защищать.
Подтягивает к себе нож и только после выпрямляется в полный рост. Девушка не удивится, если снова обнаружит себя в одиночестве. Предполагая, что проклятое место и дальше продолжит издеваться над её рассудком, Берта, подгоняемая пышущим внутри гневом, решает во что бы то ни стало принять любой новый сюрприз, коими так богата Утроба.
Обходя перевёрнутый стол, она наступает на фальшивую вишенку.
Торт размазало от удара о пол. Думая, что у неё всё ещё имеется возможность потянуть время, пользуясь замешательством от устроенного ею саботажа, девушка выкатывает вишню из-под подошвы, приподнимая украшение за бутафорский хвостик.
«Интересно, а может ли предмет из Утробы существовать вне её пределов?»
- Вот и проверим. – отвечает сама себе, зажимая трофей в ладони. – Эээй, дрянь, ты ещё тут?
Берта не знала точно, к кому она обращается. К той женщине, к тому, что скребётся в стены.
Опасаясь, но больше не боясь, девчонка, дожидаясь ответа, упрятала вишню в карман, рефлекторно лизнув десертный крем, испачкавший ей руку.
- Выглядел ты вкуснее… - разочарованно буркнула она, поглядев на то, что осталось от торта.

Весь гнев, вся ярость — всё возвращается к ней в двойном размере.

Комната живёт.
Она словно вопит, скрипя арматурой в стенах; дрожит, осыпаясь бетонной крошкой.

Берта не пугается. Наоборот — она восхищена тем, что натворила. Что они натворили. Эйфория захватывает девушку, наблюдающую за Хаосом, как ребёнок, наблюдает за фейерверком в Диснейленде. Радость, такая искренняя, почти что лучится наружу, но, увы, восторг быстро отступает.

В голову бьют воспоминания. Именно — бьют. Врезаются в череп, как удары. Ощутимые, болезненные.

Ей не принадлежащие.

Отступая на шаг, второй, она в недоумении хватается руками за голову.
Боль пульсирует в висках, в затылке, разливается по всей голове, словно вот-вот размозжит кости изнутри. Картинки памяти мелькают перед глазами, как калейдоскоп безумия.
В попытках избавить себя от боли, Берта ударяет по голове руками, зарывается пальцами в волосы, стягивая их у корней.

Воспоминания говорят ей, как она умрёт.
Но она не умрёт!
Она не хочет умирать.
Или всё же хочет.

Когда всё прекращается, Бет шарит глазами по углам, ожидая очередной опасности.
Голова всё ещё болит, но теперь, скорее, от тех ударов, что нанесла сама себе.

Чужая кухня сменилась знакомой гостиной.
Запутавшаяся девушка думает, что всё пережитое — приснившийся ей кошмар. Первая мысль: хорошо, что отец не застал её спящей здесь.
Но осознание приходит быстро. К сожалению, ещё ничего не кончено.

Берта понимает это по некоторым отличительным чертам, не свойственным её бывшему дому. Например: в нём никогда не было так тихо.
Не успевает девушка опомниться, как замечает брата. Тревога лишь немного уступает радости от встречи. Наконец-то он здесь, и вместе они смогут уйти. Верит, что смогут.

— Йозеф? — Вступает очень тихо и осторожно, делая шаг навстречу к брату. Она хочет подбежать, обнять и ободрить, но внутренне чувствует себя виноватой, потому колеблется. К тому же, Йозеф, кажется, шокирован не меньше, чем она сама. — Ты... в порядке?

Вопрос глупый, но она не представляет, что ещё можно сказать.
Неуверенные шаги обрываются ровно тогда, когда в руках парня сверкает лезвие ножа. В своих же она держит пистолет. Странно, но не настолько, чтобы беспокоиться.
Удивительно, но она всё меньше и меньше переживает. И чем слаще вкус на языке, тем ей спокойнее. Будто и не было ничего вовсе.

Будто она знает о помыслах брата.

Будто готова не сопротивляться.

Он не сразу осознал, что произошло, не сразу понял, что выстрелил, и не сразу узнал того, в кого направил оружие, потому что реальность на мгновение затрещала, как хрупкое стекло, обрушившееся под ногами, но прежде чем оно окончательно разлетелось на осколки, он увидел, как её тело поддаётся назад, как из раны вырывается нечто тёмное, густое, как глаза расширяются, словно пытаются вместить весь ужас этого момента, и в это мгновение, слишком быстром и одновременно бесконечно долгим, он понял, кого только что убил.

Берта.

Сестра.

Любимая.

Мертвая.

Нет.

Нет...

Нет!

Она стояла перед ним, такая живая, такая настоящая, такая родная, но теперь с пробитой грудной клеткой, с кровью, вытекающей откуда-то изнутри, с губами, готовыми сорваться в крик или же в шёпот – он уже не знал, но всё это не имело значения, потому что её больше не существовало. В этот миг он испытал не просто страх, не просто панику, не просто отчаяние, но первобытный, звериный ужас, который раздирал его изнутри, выжигал всё живое, вымораживал каждую клетку его тела. Это было как падение в бездну без дна, в котором не существовало ни единого шанса на спасение, ни единой возможности всё исправить, потому что всё уже произошло, потому что выстрел раздался, потому что её сердце остановилось, и теперь с этим ничего нельзя было сделать.

Но прежде чем он успел даже вдохнуть, прежде чем успел поднять руки, прежде чем даже успел что-то осознать до конца, мир вновь исказился, вытянулся в нечто непонятное, стены начали сливаться воедино, комната стала похожа на размазанную, гниющую картину, и в этом хаосе, в этом безумии, в этой лихорадочной дрожи пространства Йозеф вдруг почувствовал, как нечто коснулось его горла.
Холодное.

Чужое.

Омерзительное.

Кожа под пальцами неразберимой фигуры начала трескаться, словно тонкий лёд под поступью неосторожного путника, и в следующий миг на него обрушилась боль, такой силы, что он не мог даже закричать, не мог даже сделать вдох, потому что всё внутри него будто взорвалось, будто кто-то ввинтил железный крюк в его позвоночник и начал сжимать, тянуть, крутить, выкручивать, словно из него можно было выжать жизнь, словно его тело было всего лишь игрушкой в руках безликого кошмара. Позвоночник трещал под этим неестественным давлением, каждый нерв, каждый сустав отзывался мучительной, адской агонией, и хотя разум уже начал отключаться, тело всё ещё чувствовало всё, каждую сломанную кость, каждую разорванную связку, каждый хруст, сопровождаемый дикой, нечеловеческой болью.

Неужели это их конец?

Мир перед глазами перевернулся, Йозеф увидел комнату под странным углом, увидел свои собственные руки, вяло повисшие вдоль тела, увидел пол, приближающийся к лицу, услышал, как где-то вдалеке раздался детский плач, услышал, как в голове прошипело что-то нечленораздельное, услышал собственное дыхание – прерывистое, рваное, умирающее. Он не мог пошевелиться, не мог сделать ничего, кроме как утопать в медленной, мучительной смерти, но прежде чем тьма окончательно поглотила его, прежде чем сознание растворилось в этом кошмаре, что-то изменилось.

Он резко распахнул глаза, с силой втянув воздух, словно только что вынырнул из ледяной воды, и первое, что он почувствовал – это запах.

Их любимое блюдо.

Этот аромат был таким привычным, таким родным, таким реальным, что на мгновение всё произошедшее показалось просто дурным сном, просто ночным кошмаром, который слишком крепко вцепился в его сознание, но теперь он здесь, в своём доме, в своей комнате, в месте, которое он знал с самого детства. Где-то за стеной слышалось привычное, ровное потрескивание плиты, на кухне хлопотала мама, а рядом, в пределах видимости, была Берта, его живая, невредимая сестра. Всё было так, как должно было быть, так, как он помнил, так, как оно и было всегда. Он попытался дышать ровнее, пытался убедить себя, что всё было лишь бредом, что не мог он выстрелить в сестру, что никто не ломал ему шею, что это всего лишь сон, дурное видение, что ничего ужасного не случилось, и сейчас он просто встанет, выйдет в коридор, зайдёт на кухню и увидит маму, настоящую маму, ту, что любила их, ту, что была рядом, ту, что защищала.

И она была там.

Мама. Его мама.

Настоящая.

Он не сразу понял, что что-то не так, не сразу осознал, что это невозможно, что она не может здесь быть, потому что она умерла, потому что её больше нет, но вот она стоит, готовит ужин, двигается так плавно, так естественно, словно ничего не случилось, словно не было тех ужасных лет, словно не было боли, потерь, крови. И Йозеф почти поверил, почти поддался этому обману, почти шагнул навстречу, но что-то в ней было не таким, что-то неуловимо неправильное, что-то, что цеплялось за край сознания, едва ощутимым шёпотом прокрадываясь в разум.

А затем комната взорвалась движением.

Берта.

Её глаза, полные ненависти.

Её руки, сжимающие нож.

Её дыхание – рваное, тяжёлое, наполненное чем-то нечеловеческим.

Йозеф не успел ничего сказать, не успел сделать ни шага, не успел даже осознать, что происходит, прежде чем она бросилась на него с ножом, целясь в него хаотичными, неуправляемыми взмахами, полными безумия, гнева, боли. Она больше не была той сестрой, которую он знал, и в этот момент он понял – он здесь чужой.

Йозеф стоял, словно окаменевший, перед тем, как её нож всё ближе приближался к его телу, и каждый его шаг, каждый его жест теперь был не более чем рефлексией того, что его сознание едва успевало воспринимать. Сердце бешено колотилось в груди, его дыхание стало тяжёлым, как в вязком, удушливом воздухе. Он был растерян, потому что не мог понять, что происходит, не мог осознать, как он оказался в этой реальности, полной боли, предательства и ярости.

— Берта… что ты…

Светлые глаза Йозефа встретились с её взглядом, но это был не тот взгляд, который он знал, не тот взгляд, полный братской привязанности и детских игр. В её глазах был холод и пустота, а её движения были полны ненависти, как будто она была готова уничтожить его за всё, что он сделал.

Он осторожно шагнул назад, его рука дрожала, но он всё ещё (оказывается) держал пистолет, всё ещё сжимал его в руке, несмотря на то, что знал – оружие теперь было бесполезным, а Берта не слушала его.

— Пожалуйста, не делай этого.. — он замер, чувствуя, как внутренний конфликт ломает его, как каждый его шаг в её сторону причиняет ему ещё больше страха, чем предшествующие. Он знал, что она была не в себе, что что-то произошло, что-то неизведанное, невообразимое. Йозеф едва ли не плачет, боится, сжимает неуверенно пистолет.
— Ты же моя сестра.. Я не хочу убивать тебя снова..

Подпись автора